Полковник советской разведки - Страница 9

Вечером того же дня заместитель начальника отдела «ББ» [2] Нефтегорского управления НКВД [3] старший лейтенант Прядко доложил начальнику отдела капитану Рубакину о последнем «подвиге» Исрапилова. Банда кандидата в имамы Кавказа напала минувшей ночью на большой аул Рахманюрт. Председатель сельсовета, коммунисты и активисты с семьями успели укрыться и забаррикадироваться в здании школы. Оттуда они вели редкий огонь из единственного нагана и охотничьих ружей, не подпуская бандитов к своему убежищу. Председатель послал сына, двенадцатилетнего пацана, в райцентр за подмогой. Бандиты поймали мальчишку и притащили его к своему главарю. Ребенка нещадно били, но он молчал, и на глазах нукеров Исрапилова проглотил записку отца. Хасан, не колеблясь, вспорол кинжалом животик мальчика, чтобы прочесть записку, а когда у защитников школы кончились патроны, сжег ее вместе с председателем, коммунистами и активистами.

– Зверье! – со злостью процедил сквозь зубы Рубакин. – Поймаю, спалю живьем!

– Ты сначала поймай, – засмеялся Прядко.

Они были неразлучными друзьями, эти два совершенно разных человека: гремучий холерик Рубакин, у которого за душой не было ничего, кроме детдома и ШРМ [4] , а в душе полыхала одна лишь ненависть к врагам Отечества и Советской власти, и ироничный строгий аналитик Прядко, выпускник московского иняза, прочитавший уйму полезных, бесполезных и даже вредных книг. Рубакина в Нефтегорске знали с малолетства, а Прядко был пришлый. О нем в управлении болтали, будто его поперли из разведки то ли из-за скандальной пьянки, то ли из-за очень красивой бабы. Однако все это было чистой воды вымыслом. Он действительно служил в разведке и готовился в нелегалы для заброски в тыл противника, но был снят с подготовки ввиду неизбежности провала: у него не ладилось с фонетикой. По-немецки Прядко говорил вполне бегло, но славянский акцент прорывался повсеместно. С этим нельзя было ничего поделать, и его бросили «на укрепление» в Нефтегорскую ЧК.

– И чего им, блядям, не хватает?! – продолжал Рубакин. – Грамоте их научили, от трахомы, сифилиса и туберкулеза вылечили, электрический свет зажгли, ссать стоя научили, а они все туда же…

– Мечети взорвали, мулл постреляли, – встрял в его монолог Прядко.

– Так то ж был оплот контрреволюции!.. А ты таркинца не защищай. Узнаешь его поближе – примешь мою сторону. Это мы все совестью маемся: то нехорошо, это нехорошо, то нельзя, это нельзя. А он, коли захочет есть, отнимет кусок хлеба у ребенка, сожрет его и будет сыт. И никаких тебе угрызений, потому как зверь он, притом зверь безжалостный, коварный, хищный, и обходиться с ним надо по-звериному.

– Вот-вот, – снова возник Прядко. – На этой неверной посылке основана вся твоя порочная теория. Никому нельзя навязывать насильно своей правды, своего счастья. Неизбежно получишь противодействие, равное по силе действию. В соответствии с законом Ньютона… Ехал я сегодня в троллейбусе на работу и слышал интересный такой разговор. Русская женщина ругалась с таркинкой. Мы вам, говорит русская, университет построили, больницы, дома культуры, лампочку Ильича зажгли, троллейбус пустили, а вы нас ненавидите. Таркинка ей в ответ: мы бэз этат ваш гавно тры тышшы раз лучшэ жылы. Забырай свой нырсытэт, забырай свой тарлэйбус, забырай свой лэтрычэство и катыс атсуда!

– Говоришь, нельзя никому навязывать силком своей правды? – перебил друга Рубакин. – Не бывает правды, общей для всех. У каждого класса своя правда, у каждого народа своя правда. Чья правда верх возьмет, тот и на коне!

Зазвенел телефон. Рубакин снял трубку, послушал и весело оскалился.

– Пошли в дежурку. Голову принесли.

– Да ну?! – изумился Прядко.

– Вот тебе и да ну!

– Ведь мы оценили голову Исрапилова всего в десять ящиков водки!

– Или в четыре коровы. Пошли, пошли!

В дежурке было полно народа. У двери, робко и застенчиво улыбаясь, стоял симпатичный парнишка-таркинец. На вид ему было не более шестнадцати лет. В дальнем углу, у сейфа дежурного офицера, лежала на окровавленной мешковине бородатая голова. Выпученные глаза ее с жутким безразличием смотрели на сбежавшихся со всего управления оперов. Рубакин несколько секунд разглядывал голову Абубакара, после чего вынес заключение:

– Вроде бы он. Во всяком случае похож здорово.

Приблизившись к голове, осторожно раздвинул синие губы большим и указательным пальцами правой руки, в то время как левой придерживал страшный трофей за волосы.

– А ну посветите кто-нибудь ему в рот фонариком!

Луч фонарика высветил два ряда отличных зубов. Лицо Рубакина исказилось яростью. Он подбежал к таркинцу и схватил его за грудки обеими руками.

– Говори, сучонок, кого зарезал!

Арби молчал. Рубакин шарахнул его о косяк, а когда парнишка опустился на пол, наподдал еще ногой.

– Говори, паскуда!!!

Плача и путаясь в соплях, Арби рассказал все, как было.

– В подвал его! – велел Рубакин. – Утром разберемся с ним. И расстрелять ведь нельзя! Несовершеннолетний.

Он устало поплелся в свой кабинет. Прядко последовал за ним.

– Ты как его опознал?

– У Исрапилова зубы вставные, а у этого все свои. Хасановы зубы я вот этим самым кулаком лично высадил на допросе в тридцать восьмом.

– Что же вы его тогда не пустили в расход?

– Так он же сбежал.

– Сбежал?! Отсюда?!

– Ну да! Был у нас такой следователь Козлов. Хороший мужик, но растяпа. Так он этого Козлова оглушил следственным делом по башке и выпрыгнул со второго этажа в Суржу.

Прядко выглянул в окно. Внизу, в кромешной темноте, раздраженно урчала, спотыкаясь о валуны, быстрая горная речка Суржа. Прядко подумал, что норовом она походит на таркинца. Сейчас на дворе стоял август, и кто бы мог поверить, что в июне, в период таянья снегов, эта самая Суржа с ревом волокла к Тереку вырванные с корнями деревья, камышовые кровли бедняцких жилищ и трупы домашних животных. Одна из стен здания нефтегорской ЧК обрывалась прямо в воду. Эта сырая замшелая стена была сложена из огромных каменных блоков. Вид она имела мрачный, угрюмый даже. Да и все здание не отличалось приветливостью, хотя его выкрасили в белый цвет. Было оно приземистым, подслеповатым. Окна первого этажа, забранные в толстые стальные решетки, постоянно напоминали перепуганным обывателям о пятьдесят восьмой статье, чудовищных сроках и длиннющих этапах. А ведь до революции здесь размещалось что-то вроде культурного центра. Тут можно было хорошо выпить, закусить и в картишки перекинуться. Отдельные «нумера» с веселыми девушками тоже имелись. Старый бардак царских времен привлек чекистов своей неприступностью. Его метровой толщины стены могли выдержать любую осаду, а воды было сколько угодно прямо под окнами.