Полковник советской разведки - Страница 56

Однако же разболтался я что-то, как старый Мазай в сарае, отвлекшись от заданной темы. В заключении на выезд обязательно указывалось наличие судимостей у проверяемого и его родственников первой категории: родителей, взрослых детей, братьев, сестер, жены, а также близких родственников последней. Однажды принесли мне на подпись заключение на некоего Худых Михаила Федоровича, сорока восьми лет, инженера-нефтяника, командируемого в одну из стран арабского мира. Прекрасный специалист, отличный семьянин, уважаемый в коллективе человек, не пьет без повода, скромен, подельчив, молодым бескорыстно помогает, знает английский язык. Но есть одна заковыка: отец его был в 1929 году репрессирован за антисоветскую деятельность. Я потребовал на стол следственное дело на отца Худых. Собственно, это было вовсе и не дело, а несколько листиков, сшитых воедино. Тридцать лет прошло с того дня, но помню я содержание этих листиков так, будто прочел их сегодня утром…

Тот теплый апрельский день начался для Федора Худых, можно сказать, удачно. Отелилась его Буренка. Бычка принесла. Новорожденный, еще не вполне просохший, лежал у печки на соломенной подстилке и уже пытался подняться и встать на тонкие неверные ножки. Федор сидел рядом и, обращая к теленку ласковые слова, пил желтый самогон, который заедал вареной картошкой, квашеной капустой, обильно сдобренной постным маслом, и черным хлебом. В отношении бычка у Федора были далекоидущие планы: обратить его осенью в мясо, мясо продать на городском рынке, а на вырученные деньги купить обувь себе, жене и двум сыновьям. Старшему, Мишке, первого сентября в школу. Да и самому Федору новые сапоги ой как нужны. Вон соседи подначивают: чего, мол, ходишь по весне в черных валенках, пора бы сменить их на белые, майские.

Федор хотел было сходить к роженице, чтобы накормить и напоить ее, навоз убрать и подстилку сменить, но тут в окно стукнул кнутовищем председатель сельсовета Егор Кузьмин и крикнул, что надо идти на собрание в избу-читальню. Приехало начальство из города – говорить будет. Федор велел жене идти в хлев к Буренке и торопливо завершил трапезу: выпил еще полстакана первача, пожевал капусты с хлебом. Особенно налегал на капусту. Ее было много. Быстро одевшись, окинул взглядом избу с образами в красном углу и Лениным под ними, остатки выпивки и пищи на столе, теленка у печки, улыбнулся и вышел на улицу. Солнце уже садилось, и он обратил внимание на то, что бревна его избы за день полностью просохли после вчерашнего дождя со снегом и из черных сделались коричневато-серыми, отчего многочисленные мелкие трещинки на них обозначились еще более явственно. Поверхность мощных бревен походила на испещренную морщинами кожу древних стариков. О, эти бревна могли поведать многое, умей они говорить! Здесь прошла жизнь отца Федора и его собственная жизнь. Здесь будут жить его дети. Федор коснулся избы рукой, словно благодаря ее за то, что она сберегала его от стужи лютыми зимами и укрывала от жары летом. Надо бы заново проконопатить мхом кое-какие щели, подумал он, постоял немного у крыльца, посмотрел на дымок, вьющийся над трубой, почему-то махнул рукой и зашагал в сторону избы-читальни.

Изба-читальня по случаю наступления весны не отапливалась, поэтому мужики не стали снимать верхней одежды, а некоторые даже шапок не скинули. Человек двадцать пять расположились на скамейках, еще столько же остались стоять у стен и в проходе. Последними пришли Егор Кузьмин и уполномоченный по проведению коллективизации на селе Ефим Бухбиндер.

Это неправда, что люди не обнюхивают, подобно животным, незнакомых человеческих особей. Еще как обнюхивают! Только делают они это незаметно даже для самих себя. Пока Ефим шел к столу президиума, он успел унюхать, что от мужиков пахнет портянками, дымком сгоревших сосновых поленьев, конским и коровьим пометом, щами, махрой и сивухой. Мужики в свою очередь унюхали, что от тужурки уполномоченного пахнет хорошо выделанной кожей, а от него самого – дорогим туалетным мылом, одеколоном, папиросами, копченой колбасой и коньяком. Взаимное обнюхивание не способствовало установлению тесного контакта между приезжим и аудиторией, хотя Бухбиндер был превосходным оратором и пересыпал свою книжную речь пословицами и поговорками, подтверждающими преимущество коллективного труда. Мужиков отпугнула и фамилия пришельца, которая звучала, если не устрашающе, то предостерегающе. Конечно, если бы они знали, что бухбиндер в переводе на русский это всего лишь переплетчик, то, возможно, исход общения был бы иным.

До 1913 года Ефим был профессиональным революционером, а в упомянутом году его сослали на поселение в Сибирь, где он женился и осел навсегда. После победы большевиков служил сначала уполномоченным по продразверстке, потом уполномоченным по сбору продналога, потом уполномоченным по претворению в жизнь новой экономической политики, наконец, уполномоченным по коллективизации деревни. И везде, куда бы его ни швырнула партия, он проводил ее политику жестко и яростно. Он любил повторять завет Троцкого: “Железной рукой загоним человечество в счастье!” И еще один завет Учителя пронес через жизнь: “Если из нашей затеи ничего не выйдет, значит, человечество – это куча гниющих отбросов, не более”.

Федор мало понял из сказанного Бухбиндером, а что понял, тут же забыл. И вообще ему было не до Бухбиндера. Его мучил кишечник, чудовищно вспучившийся от огромного количества съеденной капусты. Федор кряхтел, ерзал на скамейке и, наконец, пустил-таки в тулуп злого духа. Хотел тихонько, а получилось громко. Его толкнули в спину и обругали черным словом. Он хотел было огрызнуться, но замер и съежился под испепеляющим взглядом председателя сельсовета. Федор сделал вид, что с напряженным вниманием следит за ходом мыслей товарища Бухбиндера, а сам продолжал потихоньку выпускать на волю злого духа. Небольшое помещение быстро наполнилось отвратительным запахом сероводорода. Птичье лицо Бухбиндера исказилось брезгливой гримасой, однако он сдержался и спокойным голосом объявил, что доклад его окончен, и можно задавать вопросы.