Полковник советской разведки - Страница 52

И надо же было такому случиться, что вскоре после бегства чекистов над Липовцем разразилась гроза, и обильно пролившийся дождь загасил костер, в котором горели энкавэдэшные бумаги. А немцы все не появлялись. Видимо, решили в незнакомый город, на ночь, глядя не входить.

Когда стало темнеть, Кулагин отодрал от забора две доски и приблизился к родному дому, в котором не был более десяти лет, но порог переступить побоялся: вдруг заминировано. Оглядевшись, увидел мокрое кострище с обуглившимися амбарными книгами на нем. Взял одну из таких книг и прочел на обложке: «Дело агентурной разработки «Куркуль». Открыл дело и увидел анкету необычной формы с собственной фотографией. Из анкеты следовало, что фигурант «Куркуль» разрабатывается Липовецким райотделом НКВД по окраске «антисоветская агитация и пропаганда». Кулагин забрал дело в свою сторожку, зажег керосиновую лампу и углубился в чтение. Увидев, что разработку вел его давний недруг опер Сашка Игумнов, он хмыкнул и покачал головой. Лейтенант госбезопасности в бытность пацаном нередко забирался в сад Петра Прохоровича, чтобы полакомиться яблоками. Однажды Кулагин изловил его и нажарил ему задницу крапивой, испортив тем самым отношения с будущим чекистом на всю жизнь.

Ночь летела, а Кулагин все читал и читал. Оперативные справки, материалы перлюстрации писем, сводки наружного наблюдения и установки перемежались там и сям агентурными донесениями. Больше всех таких донесений написал агент «Черемуха», и чем внимательнее вчитывался в дело Петр Прохорович, тем сильнее он убеждался в том, что «Черемуха» есть никто иной, как его лучший друг учитель Трофимов. Это открытие возмутило Кулагина до глубины души. Он даже принял лекарства от сердца и нервов. Успокоившись, продолжил ознакомление с разработкой, и постепенно неприязнь к учителю сменилась чувством благодарности: получалось так, что Трофимов не топил его, а, напротив, выгораживал, доказывая невидимому Сашке Игумнову, что Кулагин никакой не враг, что к Советской власти он относится лояльно, а Россию так и вовсе любит и готов жизнь за нее положить. Тут «Черемуха» явно перебирал. Кулагин неоднократно в его присутствии ругал Советскую власть, Сталина и политику партии, а о своей любви к России никогда ничего не говорил.

Кулагин поднял голову от дела и задумался. Конечно, он России не враг. А почему тогда радовался, глядя на то, как наши драпают? Негоже это, Петр Прохорович, ох негоже! И нельзя, чтоб те секретные бумаги попали в руки ворога. Он еще раз сходил в родной двор, собрал в мешок все несгоревшие дела и документы и перенес их к себе. Близился рассвет, поэтому Кулагин не стал читать остальные разработок, а зарыл их все вместе с делом «Куркуль» в дальнем углу сада. Не закопал только черновиков списка агентуры, оставленной в Липовце для подпольной работы, поскольку этот документ счел особо важным. Решил отдать его Трофимову, тем более, что сам Трофимов проходил по списку.

Немцы явились только к обеду. Очевидно, упомянутые выше мотоциклисты были всего лишь их разведкой. А утром Кулагин сходил к Трофимову и имел с ним серьезный разговор.

– Я не спрашиваю, почему и как ты стал их стукачом, – говорил Петр Прохорович, передавая учителю список агентов-подпольщиков, – но за то, что спас меня от Колымы, низкий тебе поклон.

– Чего уж там? Свои люди, – залопотал Трофимов, краснея и смущаясь. – А тебе за бумагу эту спасибо. Ей цена – десятки жизней.

Кулагин засмеялся.

– Ты-то сам за что сидел? Небось, анекдот про Сталина рассказал?

– Да ведь и не рассказал, а только выслушал, но при этом антисоветски улыбался.

– За улыбку, значит?

– Выходит, за улыбку.

– Почему же служишь им?

– Если поп взял церковную казну или обрюхатил хорошенькую прихожанку, то это еще не повод для отречения от веры. Замысел же коммунистов построить рай на Земле прекрасен.

– Да ну тебя! – возмутился Кулагин и направился в свой сад.

Даже его спина выражала негодование по поводу дурости соседа.

В бывшем родовом гнезде Кулагина теперь обосновалось уездное гестапо. Все деревья и кусты во дворе дома и на прилегающей улице немцы снесли под корень.

– Партизан боятся, – пояснил Трофимов.

Петру Прохоровичу было жаль берез, рябин и сирени, посаженных некогда руками его отца и его руками. Он любил каждое растение, как любят живое существо, и полагал, что растение, когда его убивают, испытывает такую же боль, как животное или человек.

– Какие еще партизаны! – сказал он, безнадежно махнув рукой.

– Партизаны будут! – заверил его Трофимов. – Между прочим, нас с тобой, Прохорыч, немцы станут привечать как лиц, пострадавших от большевиков, и этим надо воспользоваться.

– Для чего?!

– Как для чего? Для борьбы с оккупантами.

Кулагин покачал головой и ничего не ответил.

Учитель как в воду глядел. На другой день новая власть поставила его бургомистром Липовца. В самом деле, лучшей кандидатуры на этот пост было не найти. Исключен из партии, сидел, имеет опыт руководящей работы. Трофимов поломался для вида и согласился возглавить новую администрацию города. А еще через день пришли и по душу Кулагина. В гости к нему пожаловали оберштурмфюрер СС Хорст Хандке и переводчик из фольксдойчей Гюнтер Шваб. Оба служили в гестапо, и идти им было недалече. Петр Прохорович встретил гостей настороженно, однако яблоками и бражкой угостил. Толстый и румяный потомок мясников и пивоваров Хандке жрал, как свинья. Пережевывая яблоки, он громко чавкал, а бражка булькала в его глотке с такой сдавленной безысходностью, будто проваливалась в преисподнюю. Бывший советский инженер-электрик Шваб ел почти бесшумно, изредка бросая на своего начальника укоризненные взгляды.